«Не ко времени, не ко времени!» — пробасил батюшка, когда я выпустил на него, окунувшего меня в купель, жёлтую струйку… Далее меня принял на руки крёстный. Партийный, пришедший сюда втайне от собратьев по билету… Неловко прижал к груди, оттопыривая локти, и заглянул в распахнутые на весь мир глаза. Я продолжал кричать, но где-то внутри уже улыбался. Потому что выглядел он даже более испуганным, чем я.
Удар летающей лодки
Первое осознанное воспоминание (церковь я помню на каком-то ином уровне), связанное с дядей Колей, братом моего отца и моим крёстным, относится к маминому 25-летию. Мне тогда не было и трёх, но, шустрый и любопытный, я создавал иллюзию целого отряда маленьких чертенят, которые в самый неподходящий момент бросаются под ноги, толкают под руку, в общем, максимально усложняют передвижение взрослых. Которые, готовя юбилейный стол, передвигались, гружённые бутылками, тарелками, бокалами и прочими легко бьющимися вещами. Так что меня, от греха подальше, спровадили под присмотром крёстного — погулять.
Стоял щедрый на тепло август. Мы с двоюродной сестрой Алкой ели разные вкуснятинки, бросали камешки в ставок, а потом дядя повёл нас в парк, где имелись незатейливые аттракционы. Прокатившись два раза на маленьком паровозике, чухающем, как черепаха, я понял, что мне это неинтересно. И стал проситься на лодочки. Они взмывали в небо, как крылатые качели, песня о которых была очень популярна тем летом. Я, стоявший на земле, даже приседал вместе с теми, кто толкал лодочку то с одной, то с другой стороны, ускоряя её, висящую на железных прутах, всё быстрее, быстрее… Но мечта моя разбилась, как ваза, которую уронила мама, увидев наше возвращение.
— Мал ты еще, Андрюшка, — потрепал меня крёстный по белесым волосам. — Пойдем-ка лучше на детскую карусель.
— Я лучше побегаю, — уныло чирикнул я.
— Бегай, конечно! Когда ж тебе еще бегать, как не теперь, — не чувствуя подвоха, дал он добро.
Тут у Аллы мороженое, ситро и сладкая вата стали проситься обратно, так что крёстный отвлёкся. А я побежал. Но не просто по дорожкам парка или к лужайке с песочницей, где возилась детвора моего возраста. Полёт мысли у меня уже тогда был масштабным. Ведь интересно же — промчаться между двумя раскачивающимися лодочками… Метеором мелькнув мимо сонной контролёрши, я оказался на территории аттракциона. На миг замер, давая рассекающей воздух ближней лодке пойти на удаление — и рванул вперёд. Как раз под надвигающуюся громаду второй…
…Он нёс меня на руках до самой больницы. Плакал, кусая кулак и стуча другим по стене, пока делали операцию… Алла, мышонком забившись в кресло для посетителей, сидела тише воды, ниже травы.
У меня оказался перелом правой ключицы и сильное рассечение чуть ниже левой брови. «Он ещё легко отделался. Пару сантиметров ниже — был бы без глаза, чуть в сторону, где висок — и всё», — утешал крёстного врач. Тот кивал, кивал, но вряд ли что-то слышал.
Когда наша процессия показалась во дворе, мама как раз шла с вазой, занятой у соседки под роскошь надаренных букетов. Её крик слился со звоном выскользнувшего из рук хрусталя.
Всегда — рядом
То был единственный промах, который допустил в отношении меня дядя Коля. Далее, хоть виделись мы редко — я жил на Донетчине, он — в Запорожской области, крестный всегда оказывался рядом именно тогда, когда было надо. Словно стал моим ангелом-хранителем.
В пять лет меня опять чуть не убили качели. Мы с соседским дружбаном Ванькой, дурачась, раскачивались в дедовом дворе — он на одной доске, я на — другой. Показывая, как умею кататься без рук, я соскользнул на землю, кувыркнулся и только стал поднимать голову, как кто-то метнулся ко мне, повалил и принял на себя удар возвращающейся Ванькиной доски с набитой на «морде» железной накладкой. Дед строил на совесть. Пацану такая штука снесла бы полчерепа на раз-два. Тридцатилетнему дяде Коле, гостившему у родителей, раздробила плечо.
«Дают — бери, бьют — беги!» — шутливо хмурил он брови, тыча мне втайне от предков очередной денежный презент. Впрочем, потом уточнил, что это просто присказка и бежать — удел трусов. «Надо уметь дать бой любому, будь он хоть намного старше и сильнее, чем ты», — говорил крёстный. И учил — как. Приёмы, показанные им, здорово пригодились мне позже, когда пришлось махаться на улицах нашего шахтёрского городка. Но куда больше — привитое им умение «варить котелком», находить дипломатический выход из грозящей взорваться ситуации. Отец почему-то этому не учил: то ли очень уставал на шахте, то ли считал, что до всего должен доходить сам.
Крёстный вытаскивал меня из-под колес машин, из пожара, который я умудрился затеять, проверяя на воспламеняемость тюлевые занавеси, даже из бассейна. В восемь лет я всё еще не умел плавать. Занимался в родном димитровском Дворце спорта у стервозной тётки, которая больше молотила железным шестом по воде, чем учила на ней держаться. В какой-то момент у меня, обычно намертво цепляющегося за пенопластовую дощечку, она выпрыгнула из рук. Я отчаянно барахтался, но от страха даже выкрикнуть ничего не мог. А «наставница» о чём-то увлеченно болтала с баскетбольным тренером, приведшим на «покупку» своих ребят. Опускаясь на дно, я увидел, как со второго этажа что-то сорвалось в моем направлении.
Дядя Коля потом рассказывал, что был в Димитрове проездом (он занимал ответственный пост на токмакском заводе и часто гонял по командировкам), заскочил к моим и, узнав, что я на тренировке, поспешил в бассейн. Увидеться, перекинуться парой слов. Когда понял, что тону, сиганул вниз как был: в пальто и шапке.
Спас свадьбу и выпросил мальчика
«Андрюшка женится! Андрюшка женится!» — оглашал крёстный, ряженый невестой, окрестности посёлочка, где мы с Олюшкой гуляли свадьбу. Славно гуляли. Душевно. Правда, в первый день всё могло и закончиться.
Когда я увидел за свадебным столом Яну, свою первую — и разделенную! — школьную любовь, внутри тренькнула струна, которая, мне думалось, давно оборвалась. Мы встречались два года, зашли намного дальше поцелуев, даже заговаривали о свадьбе. Но накануне выпускного я застукал её, лижущуюся с красавчиком Мишкой из параллельного. Скандальнул, настучал сопернику по лицу, обозвал Янку бранным словом… На выпускной не пошёл. Укатил в Донецк — готовиться к поступлению. Она звонила, писала, стерегла у калитки, узнав у родителей, когда приеду. Но я был непреклонен: любовь прошла, завяли помидоры, усохли огурцы и всё такое…
С тех пор прошло четыре года. Я встретил Олю, а с ней — всё самое лучшее на свете. И поэтому очень удивился, когда в душе что-то отозвалось на Яну.
— Кто её пригласил? — наскочил я на мать, мечущуюся между летней кухней и раскинувшимися во дворе столами.
— Кого? — не поняла она.
— Я-ну, — процедил я.
— Ах, Яночку! Ты, конечно. По крайней мере, она так сказала. Разве нет? — всплеснула мама руками. — Ну не выгонять же…
Янка поймала меня, когда уже вечерело. Я заскочил в дом цапнуть тапки (Ольчу замучили туфельки, так что решили под столом устроить перемену обуви, тем более кража и выкуп уже состоялись), как вдруг одноклассница выпорхнула из кладовки, схватила за карман пиджака и рванула на себя. Спасая карман, засеменил за ней. Дверь захлопнулась, я упёрся в неё спиной, а Янка — в меня своими упругими грудями. Даже в темноте видел, как сверкают её синие глазищи «Просто один поцелуй. Прощальный. А то мы так и не успели», — прошептала она. И придвинулась ещё ближе, хотя, вроде, было некуда.
— Андрей, ты там?! — грохнуло вдруг над самым ухом.
Янка отпрянула и зашипела, будто кошка. Крёстный распахнул дверь, махнул мне головой — катись, дескать, а сам шагнул к моей бывшей. Уж не знаю, что он там сказал, но через пару минут её и след простыл.
На второй день она не появилась. Так что не видела, как мы ходили по улицам с гармонью и ряжеными, одним из которых был дядя Коля в «фате» из близняшки когда-то сожжённой мной занавески.
… Семь лет спустя мы с женой, оставив четырёхлетнюю дочь на попечении её родителей, приехали на 50 «годиков» крёстного. Когда шли к нему домой после бурного отмечания в кафе, он вдруг забежал вперед нас и бухнулся на колени прямо в мартовскую лужу. «Андрюшка, — попросил, — родите с Олечкой сына! А то у меня — дочки, тётя твоя — другой фамилии. Кто ж будет род наш продолжать?». И мы с женой, не планировавшие второго ребёнка (уж больно тяжело дался первый), именно тогда стали задумываться. А там и предпринимать конкретные действия. И у нас появился Санька…
Потеря и обретение
Он выл голодным волком, то и дело бросался на нас и кусал зубами из снежной соли. Студил своим холодным дыханием слёзы, которые запекались на щеках коркой, а если и падали, то долетали до земли уже льдинками. Казалось, сам этот февральский ветер плачет и беснуется не по прихоти погоды, а потому, что в промёрзшую яму опускают гроб с моим крестным.
Рак обглодал его, 55-летнего, до неузнаваемости. Когда я примчался в убитый горем дом, вместо солидного мужика «за сто кг» в гробике лежал скелетик, обтянутый кожей. Время словно помчалось вскачь, состарив дядю за четыре месяца на сорок лет. Чёрными тенями мелькали по комнатам его жена и дочери, съевшие немеряное количество успокоительного, которое, однако, ничуть не успокаивало. Господи, как они голосили! «Бедные вы мои, бедные», — прижимал я их мокрые лица к себе. И проклинал всё на свете, что не могу выцедить и слезинки. Глаза словно высушило. А на плечи ощутимо лёг груз беды. И если так тяжело было мне, каково же пришлось тем, кто жил с ним бок о бок, купаясь в лучах его доброты?
Слёзы полились позже. Сами собой. Смешиваясь на ковре с теми, что упали задолго до них.
Его, занимавшего в последнее время солидный пост в горсовете, хоронили при огромном стечении народа. Говорили торжественно-скорбные слова, зачитывали телеграмму с соболезнованием от областного начальства. Вышел с прощальным словом и я, признавшись, перекрикивая ветер, что потерял в его лице сразу троих человек: дядю, крёстного и друга. И призывая заполнить дыры в наших сердцах, образовавшиеся с его уходом, добрыми делами. Ему бы это понравилось.
А потом по крышке гроба застучали комья мёрзлой земли. Страшнее звука я ещё не слышал. И вдруг мне почудился его голос, шелестнувший даже не у уха, а где-то внутри меня: «Жизнь не заканчивается».
Вскоре приятель, с которым мы в студенческие годы делили одну комнату общаги, а после окончания университета пересеклись лишь пару раз, доверил мне часть своей жизни. Держа на руках его спокойного, в отличие от меня, мальца, я заглянул в настороженные глазёнки и пообещал им, что стану самым лучшим крёстным-хранителем…
Андрей КРИВЦУН.
Покупайте электронные версии наших изданий
Подпишитесь на обновления сайта — получите спецвыпуск «Чеснок» в подарок!
Следите за нами в Facebook и Telegram
Читайте также:
